Избирательность, индивидуальный характер любви

ORDO AMORIS (лат.) порядок любви, выражение, употребляемое Максом Шелером

Ordo amoris в широком смысле

Об ordo amoris можно говорить в более широком смысле. В этом случае мы имеем в виду не любовь в узком и подлинном смысле, а любооь в переносном смысле. Мы имеем тогда в виду ту роль, которую та или иная вещь должна играть в нашей жизни, необходимую степень ее важности для нас, ее относительный вес, ту силу привязанности, которую мы должны испытывать к ней.

Более того, тогда это понятие охватывает весь ряд предпочтений и требований, связанных с соблюдением иерархии ценностей в нашем ответе на них. Тогда оно подразумевает общее требование предпочтения высшего низшему во всех наших действиях, в эмоциональных реакциях, в любой форме интереса⁶⁷.

Здесь будет достаточно указать на то, что в ценностном ответе на нравственно значительный объект уже реализуется нравственная ценность, даже если в данной ситуации и не идет речь о предпочтении. Конечно, данная ценность должна быть при этом включена в объективную иерархию ценностей, и ответ на нее должен соответствовать ее рангу в этой иерархии. Однако это заложено в адекватном ответе и не предполагает никакого актуального предпочтения. Требование дать адекватный ответ исходит прежде всего от ценности объекта, а не от его отношения к другим объектам. Первичной темой является ценность, а не отношение к другим объектам. Но совершенно ложным в таком понимании является прежде всего то, что нравственно дурное сводится лишь к ложному предпочтению. Если имеет место чистый ценностный ответ, то ложное предпочтение невозможно либо оно является, в крайнем случае, чисто теоретическим заблуждением. Чаще всего ложное предпочтение либо является следствием невосприимчивости к ценностям, которая сама по себе есть недостаток, либо, по меньшей мере, обусловлено порочностью общей установки. Нравственно недостойное заключается прежде всего в отсутствии ценностноответной установки и в отношении ко всему исключительно с точки зрения субъективного удовольствия.

Ordo amoris в этом самом широком смысле охватывает следующие сферы.

Существует ordo – иерархия волевых усилий, которая проявляется прежде всего в активной деятельности и связана с учитыванием иерархии нравственно значительных ценностей. Существует также ordo, связанный с той ролью, которую должна играть в нашей душе какая-нибудь ценность; этот последний охватывает также субординацию, согласно которой объективные ценности должны иметь значение для человека. Это также включает в себя ordo любви в переносном смысле, который касается глубины счастья, доставляемого нам ценностями. Он имеет отношение как к взволнованности, к тому, насколько глубоко нас должно волновать что-либо, так и к восторгу, восхищению, с которым мы должны реагировать на что-либо.

Наконец, мы можем говорить об ordo amoris в узком и собственном значении любви. В этом случае речь всегда будет идти о любви к человеку.

Вопрос об ordo amoris в широком смысле актуален только в отношении законных вещей. Если же речь идет о чем-то незаконном, т.е. о том, что приносит удовлетворение только нашей гордыне иль порочности, оно вообще не должно иметь места. Все, что заключает в себе нечто недостойное, должно играть не менее значительную роль в нашей жизни, а вообще никакой, даже если оно и приносит субъективное удовольствие. Такие псевдоблага должны быть изгнаны из нашей жизни не в силу ordo amoris, а потому, что они сами по себе дурны. Таким образом, ordo amoris в этом более широком смысле касается только нашего отношения к настоящим, законным благам. Но такой ordo amoris в широком смысле не является здесь нашей темой.

Ordo amoris в узком смысле

Теперь мы будем говорить только об ordo amons в узком смысле, т.е. о субординации, существующей в любви в собственном строгом смысле слова, поскольку темой настоящей книги является только любовь в узком смысле. Ordo amoris, интересующий нас здесь, касается вопроса о том, каких людей мы обязаны любить больше, чем других.

Этот вопрос, однако, следует отделить от того вопроса, который нас интересовал в главе XII (во второй ее части), а именно: какая любовь нравственно обязательна. Как мы уже видели, обязательна любовь к Богу и любовь к ближнему, в то время как супружеская любовь не является обязательной в этом смысле. Встретим ли мы человека, которого сможем полюбить, это зависит не от нас – ив еще меньшей степени от нас зависит наша способность вообще любить такой любовью. То же самое касается mutatis mutandis и дружеской любви. Как мы видели в главе XII, говорить о заповеди супружеской любви можно только в переносном смысле. Рождение такой любви – это дар, и о нравственном требовании любить речь может идти здесь только тогда, когда любовь уже возникла. От этого вопроса о том, какие виды любви обязательны, следует отделять вопрос ordo amoris, связанный с субординацией, которую необходимо соблюдать в отношении тех людей, которых мы должны любить.

Сразу же возникает вопрос, касается ли ordo amoris только обязательной любви, имеет ли смысл обязанность «больше любить» только тогда, когда имеет место заповедь любви. На первый взгляд, это кажется очевидным. Но если мы присмотримся внимательней, то обнаружим, что ordo amoris включает в себя также и любовь, которая сама по себе не обязательна в строгом смысле, что обязанность «больше любить» существует и там, где хотя рождение любви и не может быть «предписано», однако, когда она уже дарована, она становится заповедью по меньшей мере в широком смысле.

Если мы и отделяем вопрос ordo amoris от вопроса о том, какая именно любовь обязательна, то это не означает, что ordo amoris не подразумевает никаких нравственных обязанностей. То, что требование любить Бога больше людей представляет собой нечто новое по сравнению с требованием любить Бога, – очевидно, но оно, разумеется, в той же степени нравственно обязательно, что и последнее.

Однако даже в тех случаях, когда мне дарованы все предварительные условия любви и, следовательно, необходимость дать ответ любви является нравственно реле вантной только в широком смысле, тем не менее, как мы видели, соблюдение предписанной ordo amoris «большей любви» имеет нравственно определенный характер. Конечно, это не та нравственная обязательность, как в случае любви к Богу. Однако это все же нечто нравственно определенное, как мы уже видели в главе XII (часть вторая).

Любовь между мужчиной и женщиной и брак

Категориальное своеобразие любви между мужчиной и женщиной, ее характер как выбора, ее необыкновенная жертвенность, принесение в дар собственного сердца – все это содержит в себе требование отвести любимому человеку первое место в нашей душе. И это не только притязание – такая любовь формально за ключает в себе тенденцию занимать первое место. Мы ожидаем от Ромео, чтобы он любил Джульетту больше всех остальных людей. Но в нашем контексте важно увидеть, что супружеская любовь в силу своего категориального характера как такового законно претендует на первое место – и это притязание, как правило, автоматически удовлетворяется, пока любовь находится в полном расцвете.

Когда мы говорим, что супружеская любовь в силу своего категориального характера требует себе первого места среди всех привязанностей к разным людям, и поэтому утверждаем, что любимого такой любовью мы должны любить больше всего, то под словом «любить» мы, очевидно, подразумеваем просто любовь, а не супружескую любовь. Ибо, как мы видели, в один и тот же момент мы можем любить такой любовью только одного человека. Нелепо говорить в смысле нравственной заповеди о том, что мы обязаны его любить такой любовью больше всех остальных. В рамках этой эксклюзивной категории любви не имеет смысла ставить вопрос о большей или меньшей любви по сравнению с любовью к другим людям. Но, пожалуй, имеет смысл говорить о том, что человек, любимый супружеской любовью, в силу категориального своеобразия такой любви имеет право на самую большую любовь в рамках любви как таковой.

Говоря об ordo amoris, мы, во-первых, можем иметь в виду факторы, обусловливающие то, что я обязан любить одного человека больше, чем другого. Но мы можем также интересоваться факторами, которые требуют, чтобы какой-нибудь человек находился на самом первом месте для нас, чтобы он всецело владел нашим сердцем. Это различие отпадает, когда речь идет о любви к Богу, относящейся к абсолютной личности. В этом случае преимущество перед остальными категориями любви абсолютно, и все, что мы рассматривали: иерархия ценностей, категориальное своеобразие, сила и качество любви несомненно требуют, чтобы мы любили Бога не только больше любого тварного создания, но и чтобы мы отвели Ему такое место в нашем сердце, которое не подлежит никакому сравнению с тем, которое может занять самый любимый человек.

Но как только речь заходит о любви к человеку, то возникают два различных вопроса: во-первых, вопрос о том, кто именно имеет право на то, чтобы его любили больше других, – кого мы обязаны больше любить. Во-вторых, мы спрашиваем: в каких случаях человек имеет право на первое место в нашем сердце, т.е. не только на то, чтобы быть более любимым, но и на то, чтобы быть тем, кого больше всего любят любовью как таковой⁷⁰.

Мы сейчас займемся вопросом о том, в каких случаях мы обязаны отвести другому человеку первое место. До сих пор мы рассматривали факторы, обусловливающие лишь относительно более сильную любовь. Теперь мы обратимся к вопросу о том, какие факторы лежат в основе требования отвести другому человеку первое место в нашем сердце.

Возникает вопрос, сохраняется ли требование отводить человеку, любимому нами супружеской любовью, первое место и с точки зрения любви как таковой даже тогда, когда первоначально это первое место было занято матерью, братом и т. д. Мы встречаем человека, в которого влюбляемся и на котором хотим жениться. Он отвечает нам взаимностью, и мы обручаемся. Но мать или сестра уже задолго до этого были для нас на первом месте. Мать или сестра были тем человеком, к которому мы были больше всего привязаны, который играл самую большую роль в нашей жизни, которого мы любили больше всех. И такое положение вещей не обязательно изменяется, когда мы влюбляемся в кого-либо как в мужчину или женщину. Требование отвести первое место, которое, как мы видели, связано с супружеской любовью как таковой, в значительной степени варьирует в зависимости от полноты нашей связи с невестой или женихом, в зависимости от глубины и силы любви, которая ниспослана нам по отношению к ним – это требование может иметь место и являться важным фактором в зависимости от того, что из себя представляет их любовь к нам. Существуют необычные ситуации, в которых мать, дочь или сын являются тем единственным человеком в нашей жизни, когда вследствие его необыкновенной индивидуальности ценностный ответ отводит именно ему первое место также и в нашей личной жизни и когда обоюдная связь столь уникальна, столь глубока, так воодушевляет обоих, что она помимо всякого своего категориального своеобразия, по причине лишь своей индивидуальной глубины, с полным правом претендует на первое место в нашем сердце. Если это такой случай, то хотя супружеская любовь и не исключается, однако уже заведомо существует конфликт между содержательным требованием этой уникальной связи с матерью, дочерью, сестрой, братом или другом и формальным требованием супружеской любви. И та и другая законно претендуют на первое место в сердце человека. Решающим в этом случае будет глубина и возвышенность отношений. Эта содержательная точка зрения сугубо индивидуального случая имеет решающее значение по сравнению с приматом, основанным на категориальном характере любви. Разумеется, это означает несовершенство любви, пусть даже и неизбежное: она в этом случае не является тем, чем она должна быть по своей сути.

Излишне говорить, что эти уникальные случаи, когда кто-то является для нас единственным человеком, хотя мы и не любим его супружеской любовью, следует четко отделять от всех незаконных привязанностей, будь то животная привязанность матери к своему сыну, когда мать видит в нем продолжение собственного существа и поэтому стихийно отдает ему предпочтение даже перед собственным мужем, или привязанность сына или дочери к своей матери, которые находятся под таким ее влиянием, что постоянно держатся за ее юбку и неспособны ни к какой самостоятельной личной жизни. Такие привязанности не заслуживают названия истинной любви, и их главенствующая роль по меньшей мере незаконна. У них отсутствует ценностноответная основа, им несвойственна подлинная глубина и возвышенность.

Категориальные требования уже не играют никакой определяющей роли в тех случаях, когда речь идет об уникальной ценностной данности, когда любимый человек представляет собой такую неповторимую индивидуальность, что ценностный ответ совмещается здесь со всеми прочими элементами объективного соответствия друг другу. Является ли самый любимый человек доче рью, подругой, матерью – это отступает на задний план по сравнению с индивидуальным ценностным ответом; мы любим этого человека не потому, что он является матерью, дочерью, сыном и т. д., а потому, что он является такой индивидуальностью.

Таким образом, здесь имеют место две различные иерархии ценностей. Первая связана исключительно с необыкновенным рангом одного или обоих любящих, а также с их глубоким внутренним сходством, с их взаимопониманием и общением в высоких объектных и ценностных сферах. Если нам дарованы такие отношения, то они претендуют на первое место среди всех человеческих привязанностей в нашей жизни – более того, они законно требуют этого первого места.

Это требование основано исключительно на содержательном своеобразии данной любви и поэтому зависит от ее особенного индивидуального характера.

Вторая иерархия определяет требование, вытекающее из категориального характера супружеской любви. но имеет формальную природу, оно связано с общим характером данного вида любви, с ее исключительностью, с тотальной преданностью и избирательностью. Никаким другим отношениям – с матерью ли, ребенком, другом – не свойственно подобное формальное требование первого места. Такое законное требование, как мы видели, может еще иметь место только в силу уникальных индивидуальностей любящих – но здесь эта роль никоим образом не является заложенной в категориальном характере соответствующей любви «реализацией» этой категории. Как раз наоборот: такое исключительное место в нашем сердце человек занимает вопреки категориальному характеру соответствующей любви.

В случае супружеской любви именно выполнение формального требования данной категории любви приводит к тому, что в каждом конкретном случае человек, любимый такой любовью, становится самым нужным для нас человеком вообще, занимает в нашем сердце первое место и любим нами больше всех остальных. Поэтому мы можем сказать, что, за исключением тех уникальных случаев, когда на первое место имеет законное право другая любовь в силу своего индивидуального характера, преимущество перед всеми другими видами любви должна иметь супружеская любовь, если дело доходит до полной взаимности.

Это еще усиливается, если любовь между мужчиной и женщиной увенчивается браком и находит свое полное завершение в согласии и физическом единстве. Последнее является той причиной, по которой в ordo amoris супруг стоит на первом месте в рамках любви к человеку. Этот примат основан на взаимопроникновении взглядов супружеской любви, на категориальном своеобразии такой любви и на вытекающем из нее согласии и физической преданности друг другу.

Брак как таковой является логическим следствием примата любви между мужчиной и женщиной, основанном на ее категориальном характере. То, что дело доходит и до объединения внешних сторон жизни, до формального объединения на всю жизнь, – более того, то, что мы хотим стать «единой плотью» с любимым человеком – все это определяет его уникальное значение для нас. Факт заключения брака с ним есть ярчайшее объективное выражение примата, основанного на взаимности супружеской любви. Если имеет место такая любовь и нет никаких препятствий для заключения брака, то он должен быть заключен.

Если сам брак является следствием примата супружеской любви, то он одновременно является усилением этого примата. В той же мере, в какой требование верности становится гораздо важнее в результате брака, усиливается и требование «большей» любви к данному человеку, чем к кому-то другому, требование отвести ему первое место в нашем сердце.

Решительная преданность, заключающаяся в супружеской любви как таковой, очевидно, приобретает новый характер в результате добровольного согласия, когда мы раз навсегда решаем жить с другим человеком одной жизнью, и тем более в результате уникальной передачи себя самого другому человеку в consummatio брака (в завершающем акте бракосочетания). Мы далеки от мысли каким-либо образом преуменьшать это усиление. Это, с одной стороны, усиление, а с другой – нечто совершенно новое. И то и другое требование примата в нашем сердце соотносятся между собой как росток и полный расцвет. Их разделяет пропасть, что выражается в том, что брак нерасторжим и является таинством. Но это уже выходит за рамки нашей проблемы.

Но несмотря на это было бы ошибочным утверждать, что из согласия и consummatio – даже без лежащей в их основе любви – вытекает требование любить супругу или супруга больше, чем другого человека.

Мы не можем, однако, закончить рассмотрение вопроса о примате любви между мужчиной и женщиной, не указав на интересное обоснование примата брачной любви, данное св. Фомой, которое, как нам представляется, содержит в себе различные серьезные ошибки. Св. Фома говорит в отношении любви мужчины к женщине, что первый обязан любить ее больше всех остальных людей потому, что она является частью его тела.

Во-первых, здесь игнорируется классическая мотивация брака. Другой человек становится частью моего тела в результате того, что я его люблю. При этом св. Фома считает, что примат такой любви начинается только с брака, и, вместо того чтобы видеть в согласии и в consummatio увенчание любви между мужчиной и женщиной, он рассматривает бракосочетание с другим человеком в качестве мотива брачной любви.

Согласно такому взгляду, нет никакого основания особенно любить другого человека, если он еще не вступил со мной в брак.

Однако помимо игнорировании того, что требование рассматриваемого примата заключается уже в добрачной любви, а также того, что брачная любовь является лишь следствием согласия и физического единства, здесь содержится еще одна ошибка.

Это не только сведение предпочтения в ordo amoris к согласию и consummatio – к заключению брака – и игнорирование требования, основанного уже на добрачной любви. Но и в качестве основания приводится не обязательство, вытекающее из согласия и из consummatio брака, а тот факт, что супруга является «частью моего тела». Любовь к своему телу распространяется на другого человека, так что здесь идет речь о расширенном себялюбии.

Мы уже видели раньше, насколько нелепо выводить любовь к другому человеку из себялюбия. Здесь же в качестве мотива данной любви и ее предпочтения всему остальному рассматривается высшая степень интимности, заключающаяся в «слиянии плоти», в окончательном единении с другим человеком.

При этом доводится до крайности смешение причины и следствия. Такая близость, такая интимность является завершением существующей любви, а ни в коем случае не мотивом. Я хочу иметь такие близкие отношения с другим человеком потому, что я его люблю такой любовью. Близость не может быть причиной любви. Она является следствием любви и теряет свой подлинный богоугодный смысл союза, если мы рассматриваем другого человека как продолжение нас самих.

Как мы уже видели выше, любая привязанность, основанная на том, что я вижу в другом человеке продолжение собственного «я», является не любовью, а чем-то совершенно иным.

Дружеская любовь

После того как мы осветили причины, по которым любовь к супругу или супруге и уже добрачная любовь должны занимать первое место в рамках любви к человеку, мы теперь обратимся к вопросу о том, какие факторы обусловливают «большее» чувство в дружеской любви.

Говоря о «дружеской любви», мы хотя и обозначаем тем самым особую категорию любви, однако такую, которая объемлет собой бесчисленные оттенки данного чувства. Хотя также и в супружеской любви наблюдаются различия, связанные с ее качеством, глубиной и возвышенностью, интенсивностью и масштабом, тем не менее ее категориальный характер не вызывает сомнений, и она резко отличается по своим свойствам от других категорий любви.

Это обусловлено ее решительным и избирательным характером.

В дружеской же любви, очевидно, имеет место значительная градация, связанная также и с категориальным характером. Слово «друг» может иметь в различных случаях различное звучание и содержание. Мы можем называть друзьями людей, с которыми нас связывают многолетние отношения, с которыми мы многое пережили. Но мы можем называть друзьями и тех, с кем мы связаны глубочайшими узами, кто играет в нашей жизни фундаментальную роль. И между двумя этими полюсами пролегает целая градация совершенно разных, более или менее близких отношений. Мы можем называть друзьями людей, если мы находим с ними взаимопонимание в определенных областях, если они нам симпатичны, если мы убеждены во взаимной благожелательности и интересе друг к другу. Но дистанция между такими отношениями и отношениями между Давидом и Ионафа-ном, Пиладом и Орестом, св. Августином и Алипием огромна, и то место, которое должен занимать в нашем сердце согласно ordo amoris наш друг или подруга, очевидно полностью зависит от вида дружбы, ее силы, степени объективной предназначенности и того особого слова, которое было произнесено Богом между нами.

Категориальный характер дружеской любви в отличие от супружеской, родительской любви, любви детей к своим родителям и т. д. не заключает в себе требования «большей» любви; эта любовь не подсказывает нам, на какое место в нашем сердце имеет право наш друг.

Если мы исходим из категориального характера дружеской любви, о котором я говорил в своей книге «Метафизика социального», а не из того особого слова, которое произносится между друзьями в сугубо индивидуальном случае какой-нибудь уникальной дружбы, то мы можем утверждать лишь то, что любой друг – даже не очень близкий – имеет право на большую любовь с нашей стороны, чем простой знакомый, не являющийся нашим другом.

При этом мы отвлекаемся от любви к ближнему и требований, связанных с бедой другого человека, с тем, что он нуждается в помощи, объективно «нуждается» в нас. Мы имеем в виду только то, что даже не очень близкий друг имеет право на внимание с нашей стороны, на сочувствие к нему, которое мы не обязаны проявлять по отношению к просто знакомому человеку. То, что было бы черствостью по отношению к другу, не является таковой по отношению к знакомому, если только в связи с тем особым положением, в котором он находится, он не претендует на большее внимание с нашей стороны, на большую любовь к нему как к ближнему.

Родительская любовь

Другая ситуация в отношении ordo amoris имеет место в любви родителей к своим детям.

Решающую роль в том, какое место следует отвести детям согласно ordo amoris, здесь играет фактор объективной связи, предшествующей любому ценностному ответу на их индивидуальность.

Мы увидим, какие факторы, помимо объективной связи, мотивируют эту любовь, когда будем обсуждать ниже различные типы любви в отдельности, – такие, например, как, прежде всего, ценностный ответ на обнаженную данность личности, на ценность человека как такового и, тем более, в таком беспомощном, трогательном положении. Но эту ценность не отделить здесь от объективной связи, ибо эта ценность благодаря ей и выдвигается на первый план. Однако здесь нам важны не мотивы родительской любви, а вопрос об ordo amoris, и здесь мы должны делать различие между маленьким ребенком – не старше десяти или двенадцати лет – и взрослым ребенком. Родительская любовь имеет особый характер в период между бессознательным существованием их ребенка и тем временем, когда уже наблюдается определенное развитие личности. Здесь не только ребенок находится на особом попечении своих родителей, постоянно нуждается в их помощи и заботе, но и любовь как таковая отвечает здесь на нечто другое. Помимо того, что она отвечает здесь лишь на голую ценность человеческого существования, а впоследствии – на ценность развившейся индивидуальности, эта любовь носит специфический характер надежды, предвосхищения. В этот период ребенок в некотором отношении претендует на следующий по значению ранг после любви к супруге или супругу. Здесь опять-таки этого предпочтения требует категориальный характер данной любви еще до всякой зависимости предпочтения от индивидуальности ребенка.

Мы говорим «в некотором отношении» потому, что здесь могут пересекаться различные требования, проистекающие из особых индивидуальных отношений, напри мер из необыкновенных отношений с матерью, с братом, сестрой или с другом.

Однако в одном отношении категориальный характер рассматриваемых отношений требует безусловного предпочтения этой любви всем остальным видам любви к человеку, кроме супружеской любви. Мы имеем в виду аспект любовной заботы, повышенного внимания, интереса, благодеяний любви. В этом отношении собственный ребенок, очевидно, занимает совершенно исключительное место. Он занимает это место, во-первых, потому, что он ребенок и как таковой требует заботы и нежной преданности. Но он занимает это место также и потому, что это наш ребенок, а не ребенок других родителей. Уже первое обстоятельство – то, что он является ребенком, а не взрослым – дает ему преимущество в этом отношении по сравнению с друзьями, взрослыми братьями и сестрами и родителями, которые не нуждаются так в заботе как ребенок. Однако это преимущество проявляется только тогда, когда это наш ребенок, когда сюда добавляется объективная связь. И этот второй фактор, кроме того, сам по себе является основанием предпочтения собственного ребенка. Оно отчетливо проявляется в том, что наши собственные дети имеют право в первую очередь рассчитывать на нашу любовь по сравнению с чужими детьми.

Но при этом следует отметить, что это преимущество распространяется и на приемных детей. В этом случае также имеет место объективная связь, хотя она и не дана нам заведомо, как в случае отношений с собственными детьми, а является результатом социального акта усыновления, который был осуществлен с полным сознанием его ответственности.

Нетрудно видеть, что собственный ребенок, в силу ли своего рождения от нас или усыновления нами, занимает такое предпочтительное место в связи с требуемой им нежной заботой, вниманием, защитой. Здесь отношение к ребенку связано с необыкновенной ответственностью, с нравственным долгом, который может иметь место и тогда, когда наше сердце совершенно холодно. Это преимущество основано на объективной связи, а также на том, что ребенок «нуждается» в нашей любви, на том, что в своей беспомощности он трогает наше сердце.

Но было бы большой ошибкой думать, будто наш собственный ребенок претендует только на нашу нежную заботу. Он претендует также и на нашу любовь как на голос нашего сердца, как на прочувствованный уникальный ценностный ответ.

Ребенок взывает к нашей любви как таковой. Он обращается к нашей сердечной преданности, к необыкновенной любовной теплоте; он должен быть охвачен этой любовью, вырастать под ее защитой, расцветать под солнцем этой любви. Такую любовь не может заменить никакая забота, связанная с чистым долгом, как бы она ни была совершенна. Здесь имеет сугубое значение tua res agitur: любить ребенка – это мое дело, собственный ребенок – это res amanda (то, что необходимо любить).

Конечно, бывает, как уже сказано, и так, что необыкновенные отношения с матерью, отцом, братом, сестрой или другом законно заставляют нас любить их еще больше, чем собственного ребенка. Но это не должно ограничивать нашей преданности ребенку и любви к нему, не должно подавлять ее. Ребенок всегда должен пользоваться такой любовью, в которой он нуждается. Более того, в определенном смысле такие глубокие отношения с другим человеком должны сделать нас более способными любить вообще и тем самым дать новый толчок нашей любви к ребенку. В любви к супругу или супруге такое одновременное придание размаха нашей любви к ребенку даже очевидно. Но это, конечно, должно иметь место и во всякой большой любви.