«За каждой строкой доброта»
Литературная - музыкальная композиция, посвящённая 80-летию
со дня рождения Валентина Распутина
Цели: 1. Познакомить учащихся с творчеством В. Г. Распутина, в котором поднимаются вопросы внутренней и внешней красоты человека, раскрываются вечные нравственные ценности и звучит призыв к сохранению исторических основ русского народа и природы родной страны.
2. Развивать интерес к творчеству писателя и побудить к прочтению его произведений.
3. Воспитывать у детей любовь к чтению.
(Звучит музыка)
Ведущий 1:
Великие нужны России люди,
Вас в мире знает каждый человек.
Поверив в Вас - жива Россия будет
И твёрдым шагом вступит в Новый век.
Дана Россия русским людям свыше,
Её мы с Вами уберечь должны.
А то она уже на ладан дышит,
Вот потому Вы Родине нужны.
Мы все живём, чтоб возродить Россию,
Чтоб засветилась русская заря,
И чтоб у русских появились силы
С надеждой вместе, что живём не зря.
И я уверена, что так оно и будет,
Что правды час в стране у нас пробьёт.
Ваш русский слог богатырей разбудит
И свято будет слово - ПАТРИОТ!
Ведущий 2: Это стихотворение посвящено Валентину Григорьевичу Распутину, писателю, о творчестве которого сегодня пойдет речь.
Ведущий 1: В этом году 15 марта ему исполнилось бы 80 лет.
Ведущий 2: Валентин Распутин – из плеяды писателей, способных встревожить читательские души, передать им свою человеческую, гражданскую боль за землю, за человека на ней, за происходящее. Вместе с другими художниками слова Валентин Распутин поставил перед обществом ряд вопросов, связанных с духовным миром современника, с его отношением к людям, к своему роду и Родине, к труду и природе, к нравственным ценностям.
Ведущий 1: Однако произведения Валентина Григорьевича выделяются в общем потоке современной литературы яркой самобытностью. Интерес к его книгам огромен во всем мире. Повести и рассказы Распутина переведены на все европейские языки, по его произведениям ставятся спектакли и фильмы.
Ведущий 2: Родился Валентин Григорьевич Распутин 15 марта 1937 года в семье крестьянина в поселке Усть-Уда Иркутской области, расположенном на берегу реки Ангары, в трёхстах километрах от Иркутска.
Ведущий 1: Из воспоминаний Распутина: «Хорошо помню, когда мне было 4 года, как уходил на фронт отец, но не помню такого яркого события, как его возвращение спустя 4 года. Детство мое пришлось на войну и голодные послевоенные годы. Оно было нелегким, но оно, как я теперь понимаю, было счастливым. Едва научившись ходить, мы ковыляли к реке и забрасывали в нее удочки, еще не окрепнув, тянулись в тайгу, начинавшуюся сразу за деревней, собирали ягоды, грибы, с малых лет садились в лодку и самостоятельно брались за весла, чтобы грести к островам, где косили сено, потом снова шли в лес – большинство наших радостей и наших занятий было связано с рекой и тайгой. Это была она, известная всему свету река, о которой слагались легенды и песни, о которой слагались вечные легенды и песни, единственная дочь Байкала, об удивительной красоте и поэзии которой я храню самые чистые и святые воспоминания».
Ведущий 2: Местечко с берегов красавицы Ангары стало центром мироздания для талантливого мальчугана. В том, что он таков, никто и не сомневался – в деревне ведь любой с рождения виден как на ладони. Грамоте и счету Валентин научился с малых лет – уж очень жадно тянулся он к знаниям. Смышленый паренек читал все что ни попадалось: книги, журналы, обрывки газет. Отец, вернувшись с войны героем, заведовал почтовым отделением, мать работала в сберкассе. Беззаботное детство оборвалось разом – у отца на пароходе срезали сумку с казенными деньгами, за что он угодил на Колыму, оставив жену с тремя малолетними детьми на произвол судьбы.
Ведущий 1: В первый класс Аталанской начальной школы будущий писатель пошел в 1944 году. Здесь, в Аталанке, Распутин навсегда полюбил книгу. Библиотека начальной школы была очень маленькой — всего две полки книг. Чтобы сохранить хотя бы этот фонд, читать разрешали только в школе.
Ведущий 2. «Своё знакомство с книгами я начал с ...воровства. Мы с приятелем одно лето частенько забирались в библиотеку. Вынимали стеклину, влазили в комнату и брали книги. Потом приходили, возвращали прочитанное и брали новые», - вспоминал Валентин Григорьевич.
Ведущий 1: В Аталанке была только четырехлетка. На дальнейшую учебу Валентина снарядили в Усть-Удинскую среднюю школу, которая находилась в пятидесяти километрах от родной деревни. Каждый день не наездишься, надо перебираться туда жить, одному, без родителей, без семьи.
Ведущий 2: Взрослел паренек на собственном голодном и горьком опыте, но неистребимая тяга к знаниям и не по-детски серьезная ответственность помогли выстоять. В аттестате зрелости Валентина были только пятерки. Об этом сложном периоде жизни Распутин позже напишет в рассказе «Уроки французского», удивительно трепетном и правдивом.
Чтец 1. Чтение отрывка из рассказа «Уроки французского».
…Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счете. Перед тем тоже, кажется, о чем-то спорили.
- Пойми ты, голова садовая, — наползая на меня и размахивая руками, доказывала Лидия Михайловна, — зачем мне тебя обманывать? Я веду счет, а не ты, я лучше знаю. Я трижды подряд проиграла, а перед тем была «чика».
- «Чика» не считово.
— Почему это не считово?
Мы кричали, перебивая друг друга, когда до нас донесся удивленный, если не сказать, пораженный, но твердый, звенящий голос:
— Лидия Михайловна!
Мы замерли. В дверях стоял Василий Андреевич.
— Лидия Михайловна, что с вами? Что здесь происходит?
Лидия Михайловна медленно, очень медленно поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала:
— Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда.
— Я стучал. Мне никто не ответил. Что здесь происходит? — объясните, пожалуйста. Я имею право знать как директор.
— Играем в «пристенок», — спокойно ответила Лидия Михайловна.
— Вы играете на деньги с этим?.. — Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. — Играете с учеником?! Я правильно вас понял?
— Правильно.
— Ну, знаете… — Директор задыхался, ему не хватало воздуха. — Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…
Ведущий 2. «И больше я ее никогда не видел. Среди зимы, уже после январских каникул, мне пришла на школу по почте посылка. Когда я открыл ее, достав топор из-под лестницы, — аккуратными, плотными рядами в ней лежали трубочки макарон. А внизу в толстой ватной обертке я нашел три красных яблока. Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они».
Ведущий 1: После окончания школы летом 1954 года, блестяще сдав вступительные экзамены, он стал студентом филологического факультета Иркутского университета. О писательстве не помышлял – видно, не пришел еще срок.
Ведущий 2: Жилось нелегко. Думалось о матери и младших. Валентин чувствовал себя в ответе за них. Подрабатывая на жизнь где только возможно, он стал приносить свои статьи в редакции радио и молодежной газеты, хотя не думал о писательском призвании. Просто однажды остался без денег (не стали выдавать стипендию). Он работает, не отрываясь от учёбы.
Ведущий 1: Он публиковал много, писал о том, что было необходимо редакции газеты «Советская молодёжь». Репортажи, очерки, заметки — здесь Распутин набил руку, научился слушать людей, вести с ними беседы, вдумываться в их чаяния. Еще до защиты дипломной работы он был принят в штат иркутской газеты «Советская молодежь», что позволило приобрести жизненный опыт и крепче встать на ноги.
Ведущий 2: В 1974г Валентин Распутин в Иркутской газете писал:
«Я уверен, что писателем человека делает его детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать то, что даёт ему затем право взяться за перо. Образование, книга, жизненный опыт воспитывают и укрепляют в дальнейшем этот дар, но родиться ему следует в детстве».
Ведущий 1: В 1962 году Валентин перебрался в Красноярск, темы его публикаций стали масштабнее – строительство железнодорожной магистрали Абакан – Тайшет, Саяно-Шушенской и Красноярской ГЭС, ударный труд и героизм молодежи. В качестве корреспондента молодой журналист обошёл пешком и исколесил междуречье Енисея, Ангары и Лены. Новые встречи и впечатления уже не вмещались в рамки газетных публикаций. Его произведения вошли в сборники «Костровые новых городов» (1962), «Край возле самого неба» (1966).
Ведущий 2: Его первый рассказ «Я забыл спросить у Лёшки», несовершенный по форме, пронзителен по содержанию, искренен до слез. На лесоповале упавшая сосна задела 17-летнего парня. Ушибленное место стало чернеть. Друзья взялись сопровождать пострадавшего до больницы, а это 50 километров пешком. Поначалу спорили о коммунистическом будущем, но Лешке становилось все хуже. В пути ему стало хуже, он бредил, и друзья видели, что это уже не шутки, им стало не до отвлеченных разговоров о коммунизме, которые вели они до того, ибо они поняли, глядя на муки товарища, что «это игра в прятки со смертью, когда ищет смерть и нет ни одного надёжного места, куда можно было бы спрятаться. Вернее, такое место есть - это больница, но до неё далеко, ещё очень далеко».
Ведущий 1: Лешка умер на руках у друзей. Потрясение. Вопиющая несправедливость. А друзья так и не спросили у паренька, вспомнит ли счастливое человечество имена простых трудяг, таких, как они с Лёшкой...
Чтец 2. Чтение отрывка из рассказа «Я забыл спросить у Лёшки»
( Чтение под трагическую музыку)
Мы шли и шли. Ночь лежала на земле толстым темным одеялом. Мы запутались в нем. Мы устали. Мы молчали. Но Лешка не молчал. Никогда еще он не говорил так много. Он то кричал, когда боль хватала его за горло, то переходил на шепот. Он разговаривал и с матерью, и с Ленкой, и с нами. Когда он разговаривал с нами, мы все равно молчали. Хотелось отвечать ему, но мы знали, что он не услышит.
Потом показалась река, и мы свернули на твердую дорогу. Оставалось еще двадцать километров. Лешка молчал. Мы даже не заметили, как стих его шепот. Мы думали, что ему стало легче. Дорога рвалась то в одну, то в другую сторону, но мы находили ее. Я устал. Я здорово устал. «Неужели ты не сделаешь еще один шаг, — думал я, — и еще один?». И я выбрасывал вперед одну ногу, потом другую. Одну и другую.
Лешка молчал.
Вдруг нам стало страшно. Мы остановились и положили носилки на землю. Андрей взял Лешку за руку. Он держал ее и смотрел на меня. Лешка не двигался. Я не поверил. «Не может быть! Он просто спит». Я медленно опустился перед Лешкой и взял его за вторую руку. Она была послушной и мягкой, и пульс молчал.
Мы поднялись одновременно. Мы не кричали и не плакали. Мы стояли караулом с обеих сторон носилок и молчали. Я смотрел в ту сторону, где спал город, и думал о том, что сегодня нам придется отправить Лешкиной матери телеграмму, которая сразу, одним ударом собьет ее с ног, а через несколько дней придет письмо от Лешки. И она много раз будет приниматься за него, прежде чем дочитает до конца.
Я помню все, помню до боли ярко и точно, все, даже мелкие подробности, но я не помню сейчас, кто из нас первый сел рядом с Лешкой. Мы устали. Мы сидели на земле, а между нами лежал Лешка. Рядом всхлипывала река.
Потом стало холодно, и я растолкал Андрея. Мы бережно, не говоря ни слова, подняли носилки и пошли. Впереди Андрей, позади я. Светало. Я неожиданно вспомнил о том, что забыл спросить Лешку о самом главном. Я не спросил его, будут ли знать при коммунизме о тех, чьи имена не написаны на зданиях заводов и электростанций, кто так навсегда и остался незаметным. А мне очень хотелось узнать, вспомнят ли при коммунизме о Лешке, который жил на свете немногим больше семнадцати лет и строил его всего два с половиной месяца. (Музыка звучит ещё некоторое время)
Ведущий 2: Самые сокровенные уголки людских характеров, самые глубокие переживания героев, чувства людей показаны Распутиными в других его произведениях. Что может быть прекраснее любви? Только сама любовь. Но и любовь может приносить страдания, любовь может менять человека, делать его лучше, делать его взрослее и мудрее. Об этом и говорится в рассказе «Рудольфио».
Чтец 3. Отрывок из рассказа «Рудольфио»
Первая встреча состоялась в трамвае. Она тронула его за плечо и, когда он открыл глаза, сказала, показывая на окно:
- Вам сходить.
Трамвай уже остановился, и он, проталкиваясь, прыгнул сразу за ней. Она была совсем девчонка, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше, он понял это тут же, увидев ее круглое, моргающее лицо, которое она повернула к нему, ожидая благодарности.
- Спасибо,- сказал он,- я ведь мог проехать. Он почувствовал, что ей этого недостаточно, и добавил:
- Сегодня был сумасшедший день, я устал. А в восемь мне должны позвонить. Так что ты меня здорово выручила.
Кажется, она обрадовалась, и они вместе побежали через дорогу, оглядываясь на мчащуюся машину. Шел снег, и он заметил, что на ветровом стекле машины работал "дворник". Когда идет снег - вот такой мягкий, пушистый, словно где-то там, наверху, теребят диковинных снежных птиц,- не очень-то хочется идти домой. "Подожду звонка и снова выйду",- решил он, оборачиваясь к ней и размышляя, что бы ей сказать, потому что дальше молчать было уже неудобно. Но он понятия не имел, о чем можно с ней говорить и о чем нельзя, и все еще раздумывал, когда она сама сказала:
- А я вас знаю.
- Вот как! - удивился он.- Это каким же образом?
- А вы живете в сто двенадцатом, а я в сто четырнадцатом. В среднем два раза в неделю мы вместе ездим в трамвае. Только вы, конечно, меня не замечаете.
- Это интересно.
- А что тут интересного? Ничего интересного нету. Вы, взрослые, обращаете внимание только на взрослых, вы все ужасные эгоисты. Скажете, нет?
Она повернула голову вправо и смотрела на него слева, снизу вверх. Он хмыкнул только и не стал ничего ей отвечать, потому что все еще не знал, как вести себя с ней, что можно и что нельзя ей говорить.
Некоторое время они шли молча, и она глядела прямо перед собой и, так же глядя прямо перед собой, как ки в чем не бывало заявила:
- А вы ведь еще не сказали, как вас зовут.
- А тебе это необходимо знать?
- Да. А что особенного? Почему-то некоторые считают, что если я хочу знать, как зовут человека, то обязательно проявляю к нему нездоровый интерес.
- Ладно,- сказал он,- я все понял. Если тебе это необходимо - меня зовут Рудольф.
- Как?
- Рудольф.
- Рудольф.- Она засмеялась.
- Что такое?
Она засмеялась еще громче, и он, приостановившись, стал смотреть на нее.
- Ру-дольф,- она округлила губы и снова закатилась.- Ру-дольф. Я думала, что так только слона в зверинце могут звать.
- Что?!
- Ты не сердись,- она тронула за рукав.- Но смешно, честное слово, смешно. Ну что я могу поделать?
- Девчонка ты,- обиделся он.
- Конечно, девчонка. А ты взрослый.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать.
- А мне двадцать восемь.
- Я же говорю: ты взрослый, и тебя зовут Рудольф. Она снова засмеялась, весело поглядывая на него слева, снизу вверх.
- А тебя как зовут? - спросил он.
- Меня? Ни за что не угадаешь.
- А я и не буду гадать.
- А если бы и стал - не угадал бы. Меня зовут Ио.
- Как?
- Ио.
- Ничего не пойму.
- Ио. Ну, исполняющий обязанности. Ио.
Отмщение наступило моментально. Не в силах остановиться, он хохотал, раскачиваясь то вперед, то назад, как колокол. Достаточно было ему взглянуть на нес, и смех начинал разбирать его все больше и больше.
- И-о,- булькало у него в горле.- И-о. Она ждала, оглядываясь по сторонам, потом, когда он немного успокоился, обиженно сказала:
- Смешно, да? Ничего смешного - Ио - такое же обыкновенное имя, как все другие.
- Ты извини,- улыбаясь, он наклонился к ней.- Но мне действительно было смешно. Вот теперь мы квиты, правда?
Она кивнула.
Первым был ее дом, а за ним - его. Остановившись у подъезда, она спросила:
- А какой у тебя телефон?
- Тебе это не надо,- сказал он.
- Боишься?
- Дело не в этом.
- Взрослые всего на свете боятся.
- Это верно,- согласился он.
Она вынула из рукавицы свою ручонку и подала ему. Рука была холодной и тихой. Он пожал ее.
- Ну, беги домой, Ио.
Он опять засмеялся.
У двери она остановилась.
- А теперь ты меня узнаешь в трамвае?
- Еще бы, конечно, узнаю.
- До трамвая...- Она подняла над головой руку.
- ...в котором мы вместе поедем,- добавил он.
Ведущий 1: В 1967г появилась повесть «Деньги для Марии». К этому времени Распутин был принят в Союз писателей СССР и выпустил 3 книги очерков и рассказов. Однако повестью «Деньги для Марии» критика связывает появление в литературе большого самобытного писателя, эту же повесть считает началом нового этапа в творчестве и сам автор. Повесть принесла Распутину всесоюзную и всемирную славу: она не раз переиздавалась, по ней была создана пьеса, поставленная в Москве, а затем в Германии, книга выходила в Софии, Праге, Барселоне, Братиславе, Хельсинки, Токио. Сам Распутин в середине 70-х годов так отозвался о своей повести: «В простую семью, каких миллионы, ворвались события, заставившие обнажиться все нравственные связи, увидеть всё в свете, который озаряет самые сокровенные уголки людских характеров».
Чтец 4. Чтение отрывка из повести «Деньги для Марии»
На следующий день началась ревизия. В обед, когда Кузьма заглянул в магазин, там стоял полный тарарам. Все банки, коробки и пачки Мария и ревизор вытаскивали на прилавок, по десять раз считали их и пересчитывали, сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром, с солью и крупой, собирали ножом с оберточной бумаги масло, гремели пустыми бутылками, перетаскивая их из одного угла в другой, выковыривали из ящика остатки слипшихся леденцов. Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не всеми пятью пальцами на счетах костяшки, называл какие-то цифры и, чтобы записать их, встряхивая головой, ловко ронял себе в руку карандаш. Видно было, что дело свое он знает хорошо.
Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.
– Как там у тебя? – осторожно спросил Кузьма.
– Да как – пока никак. На завтра еще промтовары остались. Завтра как-нибудь будет.
Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, и сильный, приятный запах разошелся по всей деревне. Страда кончилась, картошку выкопали, и теперь люди готовятся к празднику, ждут зиму. Хлопотливое, горячее время осталось позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам, подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет, люди вспомнят о всех праздниках, старых и новых, пойдут, обнявшись, от дома к дому, закричат, запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои обиды.
Ревизор молчал.
– Так скажи, откуда столько? Тысяча, что ли?
– Тысяча, – подтвердил ревизор.
– Новыми?
– Теперь на старые счета нет.
– Да ведь это сумасшедшие деньги, – задумчиво произнес Кузьма. – Я столько и в руках не держал. Мы ссуду в колхозе брали семьсот рублей на дом, когда ставили, и то много было, до сегодняшнего дня не расплатились. А тут тысяча. Я понимаю, можно ошибиться, набежит там тридцать, сорок, ну, пускай сто рублей, но откуда тысяча? Ты, видать, на этой работе давно, должен знать, как это получается.
– Не знаю, – покачал головой ревизор.
– А не могли ее сельповские с фактурой нагреть?
– Не знаю. Все могло быть. Я вижу, образование у нее небольшое.
– Какое там образование – грамотешка! С таким образованием только получку считать, а не казенные деньги. Я ей сколько раз говорил: не лезь не в свои сани. Работать как раз некому было, ее и уговорили. А потом как будто все ладно пошло.
– Товары она всегда сама получала или нет? – спросил ревизор.
– Нет. Кто поедет, с тем и заказывала.
– Тоже плохо. Так нельзя.
– Ну вот…
– А самое главное: целый год не было учета. Они замолчали, и в наступившей тишине стало слышно, как в спальне все еще всхлипывает Мария. Где-то вырвалась из раскрытой двери на улицу песня, прогудела, как пролетающий шмель, и стихла – после нее всхлипы Марии показались громкими и булькали, как обрывающиеся в воду камни.
– Что же теперь будет-то? – спросил Кузьма, непонятно к кому обращаясь – к самому себе или к ревизору.
Ревизор покосился на ребят.
– Идите отсюда! – цыкнул на них Кузьма, и они гуськом засеменили в свою комнату.
– Я завтра еду дальше, – придвигаясь к Кузьме, негромко начал ревизор. – Мне надо будет еще в двух магазинах сделать учет. Это примерно дней на пять работы. А через пять дней… – Он замялся. – Одним словом, если вы за это время внесете деньги… Вы меня понимаете?
– Чего ж не понять, – откликнулся Кузьма.
– Я же вижу: ребятишки, – сказал ревизор. – Ну, осудят ее, дадут срок…
Кузьма смотрел на него с жалкой, подергивающейся улыбкой.
– Только поймите: об этом никто не должен знать. Я не имею права так делать. Я сам рискую.
– Понятно, понятно.
– Собирайте деньги, и мы постараемся это дело замять.
– Тысячу рублей, – сказал Кузьма.
– Да.
– Понятно, тысячу рублей, одну тысячу. Мы соберем. Нельзя ее судить. Я с ней много лет живу, ребятишки у нас.
Ревизор поднялся.
– Спасибо тебе, – сказал Кузьма и, кивая, пожал ревизору руку. Тот ушел. Во дворе за ним скрипнула калитка, перед окнами прозвучали и затихли шаги.
Ведущий 2: У Распутина всегда было особое отношение к женщине, матери, старухе. У всех его незаметных, негромких героинь душа беспокойна и совестлива, их тревожит, что совесть «истончается» в людях. Его стыдливые, безропотные и чистые старухи, все эти Анны, Дарьи, Насти, Алены стали на пути Зла и Бесстрашия. Патриарх сказал как-то: «…белые платочки бабушек спасли православную церковь от уничтожения». Старухи Валентина Распутина, наши матери и женщины России спасли совесть народа, отогрели его душу, вдохнули силы.
Ведущий 1: В полную силу талант писателя раскрылся в повести "Последний срок", которую сам В. Распутин назвал главной из своих книг. Эта повесть затронула многие нравственные проблемы. В. Распутин показал взаимоотношения внутри семьи, поднял проблему уважения к родителям, очень актуальную в наше время, поставил вопрос о совести и чести, который затронул каждого героя повести.
Чтец 5. Чтение отрывка из повести «Последний срок»
Старуха Анна лежала на узкой железной кровати возле русской печки и дожидалась смерти, время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят. Она долго пересиливала себя и держалась на ногах, но три года назад, оставшись совсем без силенок, сдалась и слегла. Летом ей будто легчало, и она выползала во двор, грелась на солнышке, а то и переходила с роздыхом через улицу к старухе Миронихе, но к осени, перед снегом, последняя мочь оставляла ее, и она по утрам не в состоянии была даже вынести за собой горшок, доставшийся ей от внучки Нинки. А после того как старуха два или три раза подряд завалилась у крыльца, ей и вовсе приказали не подниматься, и вся ее жизнь осталась в том, чтобы сесть, посидеть, опустив на пол ноги, а потом опять лечь и лежать.
За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось только пятеро. Получилось так оттого, что сначала к ним в семью, как хорек в курятник, повадилась ходить смерть, потом началась война. Но пятеро сохранились: три дочери и два сына. Одна дочь жила в районе, другая в городе, а третья и совсем далеко – в Киеве. Старший сын с севера, где он оставался после армии, тоже перебрался в город, а у младшего, у Михаила, который один из всех не уехал из деревни, старуха и доживала свой век, стараясь не досаждать его семье своей старостью.
В этот раз все шло к тому, что старухе не перезимовать. Уже с лета, как только оно пошло на убыль, старуха стала обмирать, и только уколы фельдшерицы, за которой бегала Нинка, доставали ее с того света. Приходя в себя, она тоненько, не своим голосом, стонала, из глаз ее выдавливались слезы, и она причитала:
– Сколь раз я вам говорила: не трогайте меня, дайте мне самой на спокой уйти. Я бы тепери где-е была, если бы не ваша фельдшерица. – И учила Нинку: – Ты не бегай боле за ей, не бегай. Скажет тебе мамка бежать, а ты спрячься в баню, подожди, а потом скажи: нету ее дома. Я тебе за это конфетку дам – сладкую такую.
В начале сентября на старуху навалилась другая напасть: ее стал одолевать сон. Она уже не пила, не ела, а только спала. Тронут ее – откроет глаза, глянет мутно, ничего не видя перед собой, и опять заснет. А трогали ее часто – чтобы знать: жива, не жива. Высохла и ближе к концу вся пожелтела – покойник покойником, только что дыхание не вышло.
Когда окончательно стало ясно, что старуха не сегодня-завтра отойдет, Михаил пошел на почту и отбил брату и сестрам телеграммы – чтобы приезжали.
Ведущий 2: «Живи и помни» - новаторская, смелая повесть – не только о судьбах героя и героини, но и о соотнесении их с судьбою народной в один из драматичных моментов истории. В этой повести затронуты как нравственные проблемы, так и проблемы взаимоотношений человека и общества, часто возникающие в годы войны.
Слова - "Живи и помни" - говорят нам, что все то, что написано на страницах книги, должно стать незыблемым вечным уроком в жизни каждого человека. Повесть "Живи и помни" - это измена, низость, человеческое падение, испытание любви этим ударом.
Ведущий 1: Трудно и тяжело было всем – и на фронте, и в тылу. Просто и буднично рассказывает писатель о цене предательство. Предательства, которое выросло из небольших уступок совести, долгу, чести. Погубив себя, Андрей Гуськов губит самых дорогих и любимых людей.
Чтец 6. Чтение отрывка из повести «Живи и помни»
За три года Гуськов успел повоевать и в лыжном батальоне, и в разведроте, и в гаубичной батарее. Ему довелось испытать все: и танковые атаки, и броски на немецкие пулеметы, и ночные лыжные рейды, и изнуряющее долгую, упрямую охоту за "языком". Гуськов не привык, да и не мог привыкнуть к войне, он завидовал тем, кто в бой шел так же спокойно и просто, как на работу, но и он, сколько сумел, приспособился к ней - ничего другого ему не оставалось. Поперед других не лез, но и за чужие спины тоже не прятался - это свой брат солдат увидит и покажет сразу. В "поиске", когда захватывающая группа в пять-шесть человек кидается в немецкую траншею, вообще не до хитростей - тут уж либо пан, либо пропал, а подержишься, побережешься, погубишь и себя, и всех. Среди разведчиков Гуськов считался надежным товарищем, его брали с собой в пару, чтобы, подстраховывать друг друга, самые отчаянные ребята. Воевал, как все, - не лучше и не хуже. Солдаты ценили его за силушку - коренастый, жилистый, крепкий, он взваливал оглушенного или несговорчивого "языка" себе на горбушку и тащил, не
запинаясь, в свои окопы...
….К зиме сорок третьего года ясно начал проглядывать конец войны. И чем ближе к нему шло дело, тем больше росла надежда уцелеть - уже не робкая, не потайная, а открытая и беспокойная.
.... И, поддаваясь страху, не видя для себя впереди удачи, Гуськов осторожно примеривался к тому, чтобы его ранило - конечно, не сильно, не тяжело, не повредив нужного, - лишь бы выгадать время.
Но летом сорок четвертого года, когда прямо перед носом зачехленной уже, готовой к переезду батареи выскочили немецкие танки, Гуськова ранило совсем не легонько. Почти сутки он не приходил в себя. А когда очнулся и поверил, что будет жить, утешился: все, отвоевался. Теперь пусть воюют другие. С него хватит, он свою долю прошел сполна. Скоро ему не поправиться, а после, когда встанет на ноги, должны отпустить домой. Все - плохо ли, хорошо ли, но уцелел.
Ведущий 2: Изменив солдатскому долгу, Гуськов предал не только себя, но и свою жену, которую отлучил от деревни и от народа. Предав Родину, Гуськов предает и самого близкого ему человека. Настя любит и жалеет Андрея, но, когда стыд за людской суд над собой и над своим будущим ребенком побеждает силу любви к мужу и жизни, отчаявшись найти выход из глупого тупика, она шагнула за борт лодки в ледяные воды Ангары, погибнув между двух берегов - берегом мужа и берегом всех русских людей.
Чтец 7. Чтение отрывка «Живи и помни» (чтение происходит под тревожную музыку)
Ночь была тихая, потемистая, но в ровном бедном свете виделось все же достаточно хорошо, а на Ангаре, в длинном просторном коридоре, и того лучше. Настена сняла с берега лодку, оттолкнула и сразу взялась за лопашны. Надо успеть, надо предупредить мужика. Надо попрощаться. Навсегда, до других ли времен - неизвестно: Стыдно... почему так истошно стыдно и перед Андреем, и перед людьми, и перед собой? Где набрала она вины для такого стыда? До чего легко, способно жить в счастливые дни и до чего горько, окаянно в дни несчастные! Почему не дано человеку запасать впрок одно, чтобы смягчать затем тяжесть другого? Почему между тем и другим всегда пропасть? Где ты был, человек, какими игрушками ты играл, когда назначали тебе судьбу? Зачем ты с ней согласился? Зачем ты, не задумавшись, дал отсекать себе крылья именно тогда, когда они больше всего необходимы, когда требуется не ползком, а летом убегать от беды? Настена гребла и с покорным, смирившимся чувством соглашалась с тем, что происходило: так, видно, надо, это она и заслужила... Доверь непутевому человеку после одной его жизни вторую, все равно не научится жить. До чего тихо, спокойно в небе. А вчерашней ночью было жутко; боязно, когда глаза совсем ничего не различают в темноте, мерещится, что вот-вот что-то случится. Правду ли говорят, что звезды со своей вышины видят под собой задолго вперед? Где они ее, Настену, разглядели за этой ночью, что они чуют? Слабенькие сегодня звездочки - куда им задолго? Она гребла, смутившись непривычными и непосильными, праздными мыслями, удивляясь, что душа тщится отвечать им. На душе от чего-то было тоже празднично и грустно, как от протяжной старинной песни, когда слушаешь и теряешься, чьи это голоса - тех, кто живет сейчас, или кто жил сто, двести лет назад. Смолкает хор, вступает второй... И подтягивает третий... Нет, сладко жить; страшно жить; стыдно жить. И вдруг посреди этих мыслей ее застигли другие, совсем не песенные голоса. Она удивленно обернулась и увидела на берегу фигуры людей.
- Вон она, вон! - кричал Нестор.
По воде хорошо слышно было и что говорили и кто говорил. Нестор матюкнулся ляпким, хлестким, словом, и Настена догадалась, что слово это послано ей.
- Помела, поперед хотела проскочить. Не выйдет, голуба, не выйдет. Догоним.
- Вторую лодку сталкивай, - это уже голос Иннокентия Ивановича. - Скорей - чего телишься!
- Доста-а-нем!
С испугу Настена кинулась было грести во весь дух, но тут же опустила весла. Куда? Зачем? Она и без того отплыла достаточно, дальше грести ни к чему. Устала она. Знал бы кто, как она устала и как хочется отдохнуть! Не бояться, не стыдиться, не ждать со страхом завтрашнего дня, на веки вечные сделаться вольной, не помня ни себя, ни других, не помня ни капли из того, что пришлось испытать. Вот оно наконец, желанное, заработанное мучениями счастье, - почему она не верила в него раньше? Чего она искала, чего добивалась? Напрасно, все напрасно. Стыдно... всякий ли понимает, как стыдно жить, когда другой на твоем месте сумел бы прожить лучше? Как можно смотреть после этого людям в глаза?.. Но и стыд исчезнет, и стыд забудется, освободит ее... Она встала в рост и посмотрела в сторону Андреевского. Но оно, Андреевское, задалено было темью... Лодки приближались. Сейчас, сейчас уже будет поздно. Она шагнула в корму и заглянула в воду. Далеко-далеко изнутри шло мерцание, как из жуткой красивой сказки, - в нем струилось и трепетало небо. Сколько людей решилось пойти туда и скольким еще решаться! Поперек Ангары проплыла широкая тень: двигалась ночь. В уши набирался плеск - чистый, ласковый и подталкивающий, в нем звенели десятки, сотни, тысячи колокольчиков...
И сзывали те колокольчики кого-то на праздник. Казалось Настене, что ее морит сон.
Опершись коленями в борт, она наклоняла его все ниже и ниже, пристально, всем зрением, которое было отпущено ей на многие годы вперед, вглядываясь в глубь, и увидела: у самого дна вспыхнула спичка.
- Настена, не смей! Насте-е-о-на! - услышала еще она отчаянный крик Максима Вологжина - последнее, что довелось ей услышать, и осторожно перевалилась в воду.
(Музыка звучит ещё некоторое время)
Ведущий 2: Валентин Григорьевич – верный сын земли русской, защитник ее чести. Его талант сродни святому источнику, способному утолить жажду миллионов россиян. Вкусив книги Валентина Распутина, познав вкус его правды, уже не захочешь довольствоваться суррогатами литературы. Его хлеб – с горчинкой, без изысков. Он всегда свежевыпечен и без душка. Он не способен зачерстветь, потому что не имеет срока давности. Такой продукт испокон века выпекали в Сибири, и назывался он вечным хлебом. Так и произведения Валентина Распутина – незыблемые, вечные ценности. Духовный и нравственный багаж, ноша которого не только не тянет, но и придает сил.
Ведущий 1: Живя в единении с природой, писатель по-прежнему неброско, но глубоко и искренне любит Россию и верит, что ее сил хватит для духовного возрождения нации. Природа, ставшая близкой в детстве, оживает и говорит в его книгах каким-то своим необычным чудесным языком, понятным только тому, кто умеет её слушать, наблюдать и восхищаться её неповторимым очарованием.
Чтец 8. Отрывок из рассказа «Под небом ночным».
Они враз блаженно вздохнули и в сладком оцепенении затихли. Стало слышно, как с шуршанием возятся в небе звезды. Издатель негромко и вкрадчиво рассмеялся.
- Как птички, - сказал он.
- Птички? - хмыкнул, и тоже с осторожностью, словно боясь что-то вспугнуть, кандидат наук. - Какие птички?
- Как мы теперь застыли, так и птички. Это в природе что-то такое бывает. Что-то завораживающее. - Издатель приподнялся и, подбирая под себя ноги и усаживаясь на них по-монгольски, заговорил свободнее. - Я на даче птичек кормлю, - продолжал он. - По весне: они за зиму наголодаются: это такая забава - наблюдать, как они кормятся. За окном у меня стоит чурка, прямо неохватная. Насыплю хлебных крошек, сальца мелкими кусочками нарежу, маслице с мороза настрогаю. На все вкусы. Они уже стригут под окном - вверх-вниз, вверх-вниз. Синицы, воробьи, поползни. По часу можно смотреть и не устанешь.
- Воробья накормить - все равно что корову, - посочувствовал геолог.
- Воробей, хочешь знать, - самая симпатичная птичка, - решительно встал на защиту воробья издатель. - И нисколько не жадная. Самая аккуратная, дружная, незлобливая. На него напраслину возвели - вором назвали. Никакой он не вор. Или в старину был вором, но, в отличие от нас, переменился к лучшему. В сенцы воробей не полезет, шнырить, где попало не будет. Он не назойливый, место свое знает. Кормится со всеми вместе - воробей у другой птички, у синицы там или еще у кого, из-под носа вырывать не станет. И сгонять с кормушки не станет. Столкнет случайно хлебную крошку на землю - обязательно слетит и подберет. ... Поползень, а он мельче воробья, тот рвет и мечет, ему хоть воз вывали, он все будет хватать и таскать. Синица тоже не успокоится, пока все до последнего кусочка не вытаскает. Воробей другой: он поел, сколько ему надо, тут же и поел, где дали, и вся стайка дружно снимается, летит по другим делам.
- И свободу любит, - похвалил геолог. - Воробей, как цыган, в неволе жить не может.
- К тому же вегетарианец, скоромного в рот не берет.
- Сколько качеств! - засмеялся кандидат наук. - Не поет ли он еще ко всему прочему как соловей? Не слыхали?
- Он прекрасно чирикает - зачем ему петь? - готов был обидеться за воробья издатель. - Но, хочешь, из воробья прекрасный актер. Мне одна парочка однажды в благодарность концерт устроила. Наелись, день теплый, солнышко разогрелось, а у меня под стоком полным-полнешенька бочка с водой. Они давай в ней хлюпаться. Я неподалеку был, сижу, смотрю на них. Так они что: они поняли, что я за ними наблюдаю, что я, значит, зритель и мне это в удовольствие, и давай стараться, и давай! Чего только не выделывали! Окунаются, взлетают, шлепаются обратно, пляшут на воде, крылышками бьют. А потом сядут отдохнуть на край бочки и глаза на меня: нравится мне или нет? Я им аккуратно так поаплодирую - они и в восторге, и опять за свои номера.
- Гляди-ка ты! - геолог, казалось, действительно огляделся и удивился: - Так мы где - на даче у тебя или в тайге?
- Я не досказал, подожди.
- Ну-ну?
- Дважды я наблюдал: я потом спрашивал у орнитологов, они не могут объяснить. Дело происходит так. Утром я выношу корм, птицы мои набрасываются на него. С утра все голодные, работа идет полным ходом. И вдруг в самый разгар, в самый жор наступает момент - вдруг все замирают. Все. В момент. Сидят окаменевшие и не шевелятся. Как придавленные, как пригвожденные. Даже поползень: а это непросто представить, чтобы поползень, эта шныра, этот хват-перехват, хоть на секунду задумался? А тут и он со всеми вместе. Все в каком-то глубоком обмороке.
- Медитируют!
- Пошел ты! - отмахнулся издатель, не прерываясь. - И это продолжается минута или полторы. Минуту или полторы они не шевелятся. Я тоже не шевелюсь, потому что ничего не могу понять, а что это такое, понять охота. Потом вдруг наступает какой-то сигнал, что-то такое происходит - они оживают. Враз. Одномоментно. И принимаются как ни в чем не бывало на перегонки долбить клювами. Что это? Как это объяснить? Может, повелительный глас сверху, он говорит что-то важное и говорит для всех тварей на одном языке?
Ведущий 2: Величавые сибирские просторы, необыкновенный мир байкальской природы, таёжные леса навсегда привязывают к себе человека. И душа писателя не может не болеть, видя, как уничтожается природа, как властно и бездумно человек распоряжается с ней, не задумываясь о будущем своих детей. Такое вторжение в природу губительно, и в первую очередь - для самого человека. Вымирают целые деревни. И это трагедия для тех, кто кровными узами связан с родной землёй.
Ведущий 1: Бабка Дарья из повести "Прощание с Матерой" самоотверженно защищает деревню, которая подлежит затоплению. Здесь жили ее предки, здесь она родилась и прожила нелегкую жизнь. А вот теперь ее родная земля подлежит затоплению. Выстроился новый поселок с новыми домами и с новой жизнью. Но это уже никогда не будет та, родная, кровная земля. Этой земле отдана жизнь. Для Дарьи и других стариков это трагедия. Как дерево без почвы, так душа человека без родной земли засыхает. Варварски истребляя природу, мы губим свою душу. Человек, уничтожающий свои корни, совершает преступление не только против природы, он несет ответственность перед людьми, перед своим будущим.
Чтец 9. Отрывок из повести «Прощание с Матерой»
Тятько как помирать, а он все в памяти был, все меня такал… и говорит: «Ты, Дарья, много на себя не бери – замаешься, а возьми ты на себя самое напервое: чтоб совесть иметь и от совести не терпеть». Раньче совесть сильно различали. Ежли кто норовил без ее, сразу заметно, все друг у дружки на виду жили. Народ, он, конешно, тоже всяко‑разный был. Другой и рад бы по совести, да где ее взять, ежли не уродилась вместе с им? За деньги не купишь. А кому дак ее через край привалит, тоже не радость от такого богачества. С его последнюю рубаху сымают, а он ее скинет, да ишо спасибо скажет, что раздели. У нас сват Иван такой был. А он был печник любо‑дорого на весь белый свет. За им за сто верст приезжали печи класть. Безотказный, шел, кто ни попросит, а за работу стеснялся брать, задарма, почитай, и делал. На его сватья грешит: «Ты на неделю уйдешь, кто за тебя в поле будет робить? Кто дома будет робить, простофиля ты, не человек». А он правда что простофиля: «Люди просют»… Ну и запустил свое хозяйство… «Люди просют» – хошь по миру иди. На эту пору объявилась коммуния – он туды свою голову… – Последние слова Дарья договорила врастяжку, она вспомнила, перекинувшись мыслью на теперешнее: – Я вечор без ума могилку свата Ивана доглядеть. Да уж темно и было, не понять, где кто лежит. Нешто и ее своротили? Над ей звездочка покрашенная была, сын с городу жалезную тумбочку привез, а сверху как птичка звездочка. Надо седни проверить. Господи, догонь ты этих извергов, накажи их за нас. Ежли есть в белом свете грех, какой ишо надо грех? – Чтобы опять не разбередиться, Дарья осторожно покачала головой и, вздохнув полной грудью, поднялась, пошла в путь и вынесла оттуда пять шоколадных, в пестрой бумажной обертке конфет – три протянула Богодулу и две оставила себе. – Посласти маленько, я знаю: ты любишь. Помню, поди‑ка: в войну хошь на зуб положить, а откуль‑то брал по кусочку сахару, давал нам для скусу. Сердился не дай бог, eжли мы для ребят оставляли, заставлял самих хрумкать. Сластей того сахару я ниче не знаю. То и сладко, че нету.
– Вино – ык! – подал голос Богодул и сделал отмашку головой, показывая, что вино он не терпит и никогда не терпел.
– Пущай его дьявол пьет, – согласилась Дарья, усаживаясь обратно на свое место. – Че я заговорела про свата Ивана? Памяти никакой не стало, вся износилась. А‑а, про совесть. Раньше ее видать было: то ли есть она, то ли нету. Кто с ей – совестливый, кто без ee – бессовестный. Тепери холера разберет, все сошлось в одну кучу – что то, что другое. Поминают ее без пути на кашном слове, до того христовенькую истрепали, места живого не осталось. Навроде и владеть ей неспособно. O‑хо‑хо! Народу стало много боле, а совесть, поди‑ка, та же – вот и истончили ее, уж не для себя, не для спросу, хватило б для показу. Али сильно большие дела творят, про маленькие забыли, а при больших‑то делах совесть, однако что, жалезная, ничем ее не укусить. А наша совесть постарела, старуха стала, никто на нее не смотрит. Ой, господи! Че про совесть, ежли этакое творится!
Я ночесь опосля вeчорошного не сплю и все думаю, думаю… всякая ахинея в голову лезет. Сроду никакой холеры не боялась, а тут страх нашел: вот‑вот, грезится, чей‑то стрясется, вот‑вот стрясется. И не могу – до того напружилась от ожиданья… Вышла на улицу, стала посередь ограды и стою – то ли гром небесный ударит и разразит нас, что нелюди мы, то ли ишо че. От страху в избу обратно, как маленькой, охота, а стою, не шевелюсь. Слышу: там дверь брякнет, там брякнет – не мне одной, значит, неспокойно. Подыму глаза к небу, а там звездочки разгорелись, затыкали все небо, чистого места нету. До того крупные да жаркие – страсть! И все ниже, ниже оне, все ближе ко мне… Закружили меня звездочки… на‑вроде как обмерла, ниче не помню, кто я, где я, че было. Али унеслась куды‑то. Пришла в себя, а уж поглядно, светлено, звезды назад поднялись, а мне холодно, дрожу. И таково хорошо, угодно мне, будто душа освятилась. «С чего, – думаю, – че было‑то?» И хорошо, и больно, что хорошо, стеснительно. Стала вспоминать, не видала ли я че, и навроде как видала. Навроде как голос был. «Иди спать, Дарья, и жди. С кажного спросится», – навроде был голос. Я пошла. Спать путем не спала, но уж маленько полегчало, терпеть можно. А какой был голос, откуль шел, не помню, не скажу.
Ведущий 2: Повесть «Пожар», вышедшая в 1985 году «по сути это прямое продолжение Матёры». Матёру уже затопили, и люди перебрались в новый посёлок. Каково в новом посёлке? Что стало с ним? В одном из интервью Распутин говорил: «Сама жизнь заставила писать продолжение Матёры. Работая над «Пожаром», я чувствовал его прерывистое и горячее дыхание. Вернее. Не чувствовал. А сознательно добивался. Этого требовал материал. При спокойном, плавном его изложении он бы ничего не сказал: когда твой дом горит - не молитву творят, а бегут тушить. Героя моей повести искать не пришлось. Это мой сосед по деревне Иван Егорович Слободчиков.
Чтец10. Отрывок из повести «Пожар»
Вечер был мякотный, тихий… Как растеплило днем, так и не поджало и вроде не собиралось поджимать. Мокрый снег и по твердой дороге продавливался под ногами, оставляя глубокие следы; продолжали булькать, скатываясь под уклон, ручейки. В загустевших чистой синью бархатных сумерках все кругом в это весеннее половодье казалось затопленным, плавающим беспорядочно в мокрени, и только Ангара, где снег был белее и чище, походила издали на твердый берег.
Иван Петрович добрался наконец до дому, не помня, останавливался, заговаривал с кем по дороге или нет, без обычной боли, – когда то ли обрывалась, то ли восставала душа, – прошел мимо разоренного палисадника перед избой и прикрыл за собой калитку. С заднего двора, от стайки, слышался голос Алены, ласково внушающий что-то месячной телочке. Иван Петрович скинул в сенцах грязные сапоги, заставил себя умыться и не выдержал, упал на лежанку в прихожей возле большого теплого бока русской печи. «Вот тут теперь и место мое», – подумал он, прислушиваясь, не идет ли Алена, и страдая оттого, что придется подниматься на ужин. Алена не отстанет, пока не накормит. А так не хотелось подниматься! Ничего не хотелось. Как в могиле.
Вошла Алена, удивилась, что он валяется, и забеспокоилась, не захворал ли. Нет, не захворал. Устал. Она, рассказывая что-то, во что он не вслушивался, принялась собирать на ужин. Иван Петрович попросил отсрочки. Он лежал и вяло и беспричинно, будто с чужой мысли, мусолил в себе непонятно чем соединившиеся слова «март» и «смерть». Было в них что-то общее и кроме звучания. Нет, надо одолеть март, из последних сил перемочь эту последнюю неделю.
Тут и настигли Ивана Петровича крики:
– Пожар! Склады горят!
До того было муторно и угарно на душе у Ивана Петровича, что почудилось, будто крики идут из него. Но подскочила Алена:
– Ты слышишь, Иван? Слышишь?! Ах ты! А ты и не поел.
Орсовские склады располагались буквой «Г», длинный конец которой тянулся вдоль Ангары, или, как теперь правильней говорят, вдоль воды, а короткий выходил с правой стороны в Нижнюю улицу, – словно эта увесистая буква не стояла, а лежала, если смотреть на нее сверху из поселка. Две другие стороны были, разумеется, обнесены глухим забором. В этот товарный острог вело с улицы два пути: широкие въездные ворота для машин и рядом проходная для полномочных людей. Справа от ворот, ближе к складам, стоял аккуратно встроенный и наполовину выходящий из линии забора, весело глядящий в улицу зеленой краской и большими окнами магазин с одним крыльцом на две половины – на продовольственную и промтоварную.
Нижняя улица и вправо и влево от складов застроена была густо: людей всегда тянет ближе к воде. И серьезный огонь, стало быть, мог пойти гулять по избам и в ту и в другую сторону, мог перекинуться и на верхний порядок. Почему-то об этом прежде всего подумал Иван Петрович, выскакивая из дому, а не о том, как отстоять склады. В таких случаях раньше прикидывается самое худшее, и уж потом и мысль, и дело начинают укорачивать размеры возможной беды.
С крыльца Иван Петрович кинул взгляд в сторону складов и не увидел огня. Но крики, которые слышались теперь отовсюду, доносились оттуда отчаянней и серьезней. Чтобы спрямить дорогу, Иван Петрович бросился через огород и там, выскочив на открытое место, убедился: горит. Мутное прерывистое зарево извивалось сбоку и словно бы далеко вправо от складов; Ивану Петровичу на миг показалось, что горят сухие огородные прясла и банька, стоящая на задах, но в ту же минуту зарево выпрямилось и выстрелило вверх, осветив под собой складские постройки. Снова послышались крики и треск отдираемого дерева. Иван Петрович опомнился: и что же, куда он с пустыми руками? Он бегом повернул назад, крича на ходу Алене, но ее уже не было, она, бросив избу, умчалась. Иван Петрович подхватил с поленницы топор и заметался по ограде, не помня, где может быть багор, и не вспомнил, перехваченный другой мыслью: что надо бы закрыть избу. Тут заплясали на стене всполохи огня, заторопили, и Иван Петрович, потеряв всякую память, кинулся тем же путем обратно.
На бегу он успел отметить, что зарево сдвинулось ближе к улице. История, значит, выходила серьезная. И столь серьезного пожара, с тех пор как стоит поселок еще не бывало.
Иван Петрович обежал забор и от широких, распахнутых сейчас настежь ворот медленно пошел внутрь двора, осматриваясь, что происходит.
Ведущий 1: Повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» опубликована в 2003 году. Это глубоко трагичное и одновременно светлое произведение. В основе сюжета лежит несчастье, случившееся с простой русской семьёй, живущей в крупном сибирском городе. Несовершеннолетняя дочь Тамары и Анатолия Воротниковых Светлана подверглась насилию. Дёмин задержал преступника на рынке. Но нечистые на руку работники прокуратуры готовят его освобождение под залог. Разумеется, после этого насильник сразу же скроется из города или вообще из России. С этим не может смириться мать поруганной девчушки. Она делает из мужнина ружья обрез, прячет его в сумку, приходит в прокуратуру, и, когда туда привозят преступника на санкцию, убивает его.
Ведущий 2: Тамара Ивановна Воротникова — дочь Ивана и мать Ивана - добрая, чистая, справедливая русская женщина и совсем не хочет уходить от ответственности, она, православный человек, убийца поневоле. Героиня не ищет оправдания своему поступку, на суде она безоговорочно признаёт себя виновной и идёт в тюрьму, чтобы наказанием искупить грех смертоубийства.
Ведущий 1: «Зона» не смогла сломить эту сильную — и физически, и морально - женщину. Отсидев две трети срока, она возвращается к людям как живой символ надежды на справедливость, на торжество добра, на лучшее будущее. Светлана, честь которой Тамара Ивановна защитила ценой своих страданий, вышла замуж, у неё есть маленькая дочка. Она ей рассказывает о бабушке, как о каком-то былинном персонаже. «Она — солнышко с продиристым ветерком», - так говорит о Тамаре Ивановне своей дочке Светлана. На этой светлой ноте и заканчивается повесть.
Чтец 11. Отрывок из повести «Дочь Ивана, мать Ивана»
- Мама, ты знаешь, что такое сволочь? - погуляв перед матерью петухом, придав себе важности, спросил Иван, улучив момент, когда Тамара Ивановна вечером перед сном, уставшая и размякшая, опустилась на диван.
- Сволочь она и есть сволочь, -- мрачно ответила она.
- А что такое подонки?
- Чего это тебя потянуло туда: сволочи, подонки?
- Слушай, мама, и запоминай. Сволочь -- это такая дрянь, которую надо стащить, сволочь с дороги, где люди ходят. Слово "сволочь" -- от "сволочь", убрать с глаз. Переставляешь ударение, и все ясно. А "подонки" -- осадок по дну посудины, несъедобные, вредные остатки, их только выплеснуть.
- Гли-ка! - слабо удивилась Тамара Ивановна. - Сам разглядел или кто подсказал?
- Я теперь к каждому слову прислушиваюсь. Вот "бездна". Что такое "бездна"?
- Ты у меня, что ли, спрашиваешь?
- У тебя. Посмотрю на твое развитие...
- Я те покажу развитие... Доразвивались... дальше некуда. Ахнули в
пропасть -- вот тебе и бездна.
- Правильно: "пропасть" -- от "пропасть", и она "без дна" -- вот и"бездна".
- Учись, -- вздохнула Тамара Ивановна. - Так учись, чтоб не пропасть. Счас все шиворот-навыворот -- ой, разбираться днем с огнем надо. Слова взялся разгадывать... разгадай-ка сумей, где хорошее и где, ой, нехорошее. Ой, Иван, берегись. Счас матери с отцом углядеть вас -- никаких глаз не хватит. Сам берегись. Теперь детишкам хуже, чем в детдоме. В детдоме досмотр был, там, может, ласки не хватало, а досмотр был. А счас и при живых родителях сиротство: все под смех да под издевки пошло.
И сама же, спустя недели две, вспомнила:
- Ну, что еще разыскал? В словах-то? Какие там еще разъяснения?
- Разъяснения мне больше неинтересны, -- ответил Иван, напуская на себя опытность. -- Я в этом предмете в следующий класс перешел. Я теперь интересуюсь, как слова меняют свой смысл. Вроде как взрослеют. Вот, к примеру... вот, к примеру, "злыдни"... Ты знаешь, что такое "злыдни"?
- У нас в деревне говорили: последние злыдни выгребли. Значит: остатки, деньги там или продуктишки, на черный день приготовлены.
- Да, теперь так. Но если смотреть на слово -- это "злые дни". Сначала оно, видать, жило с этим значением, а потом потихоньку-потихоньку перешло в запас для тяжелых, для злых дней. Или слово "равнодушный". Оно относилось к человеку равной с другим, равновеликой, души, а сейчас это бездушный человек. Вон куда уехало.
Тамара Ивановна покивала, с усиленным вниманием разглядывая сына, и спросила:
- Так ты, может, по этой части и пойдешь после школы? Ишь как завлекло! -- Она вздохнула. -- Только не кормежное, однако, это дело, это твое гадание на словах...
- Языкознание называется. Конечно, не кормежное. -- Иван вдруг заливисто, притопывая ногами, рассмеялся. -- Не кормежное -- еще бы!
- Чего ржешь-то как жеребец! Кормить-то кто будет?
- Да мне ведь еще два года в школе.
- Школу-то не задумал бросать?
- Нет, не задумал. Я мог бы, конечно, самостоятельно... --
"Хвастунишка, -- подумала Тамара Ивановна. -- Сразу то и другое заедино: и хвастунишка-мальчишка, и взрослый уж, серьезный человек".
Ведущий 1: В 1987 году писателю присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2004), Орден Александра Невского (1 сентября 2011 года), стал почетным гражданином Иркутска, Иркутской области.
Ведущий 2: Валентин Григорьевич умер 14 марта 2015 года. По московскому времени он не дожил до 78-го дня рождения 4 часа. Но по времени того места, где он родился, смерть пришла в день его рождения, который в Сибири и считают настоящим днём кончины великого земляка. Похоронили писателя на территории иркутского Знаменского монастыря. Проститься с ним пришли более 15 тысяч земляков.
Ведущий 2: Просматривая жизненный и творческий путь Валентина Григорьевича Распутина, испытываешь особое, захватывающее чувство на тех этапах его жизни, где происходит чудесное превращение деревенского мальчика в великого писателя: вот только он был школьником, как все, студентом, каких несколько миллионов, журналистом, начинающим писателем, и их так много. Вот он уже выпустил первую тоненькую книжечку очерков, а затем и рассказов в провинциальном издательстве - и таких тысячи, ...
Ведущий 1: Но вот он публикует «Деньги для Марии», «Последний срок», потом «Живи и помни», «Прощание с Матерой» - и огромный успех, Государственная премия, всесоюзная и мировая известность. Он уже единственный в своем роде писатель и человек, всеми замеченный, прочитанный, обсужденный, переведенный на десятки языков мира.
